банкноты. Кладёт на стол. Я пересчитываю:

— Это не всё.

— Здесь ровно столько, сколько ты заработала.

— Но почему…

— Я плачу тебе за то, чтобы ты улыбалась и приводила посетителей! — перебивает он меня. — А не грубила!

— Я никому не…

— Поори тут мне ещё! Только жопой перед мужиками крутить умеешь! Это ты должна мне платить, а не я тебе!

— Он сам ко мне пристал! Сам!..

— Значит, дала повод. Почему к тебе пристают, а ко мне — нет?

Дим Димыч лыбится, довольный своим остроумием. Потом сводит густые брови:

— Иди работай ещё час — тогда доплачу.

Я молчу. Я не могу ещё час. У меня ноги гудят громче электрогитары.

— Нет? Тогда проваливай! Нече тут шарами лупать!

Снаружи светит солнце и одуряюще пахнет черёмухой. Я вдыхаю воздух полной грудью, вскакиваю на велик и пускаюсь прочь.

Дома я пересчитываю наличность. Сникаю: мало. Я думала, быстрее справлюсь. Ах, если б не поганый Ромео! И не упёртый Дим Димыч! Хороший фотик стоит уйму денег. Конечно, есть и плохие, и средние — но я не хочу. Я куплю лучший. Самый-самый лучший, на какой хватит. Сэкономлю на обедах. Или на одежде. Пойду на выпускной в старом платье. Найду ещё одну работу. Миляуша рассказывала, как прошлым летом мыла полы в подъездах. Конечно, это тяжелее, чем листовки раздавать. Зато никто за попу не ухватит. Я надеюсь… И платят больше. И это полезное дело. А листовки все бросают в урну. Сколько деревьев вырубили зря — только чтоб напечатать рекламу. И рекламу кого? Дим Димыча, который меня надул. Зажал несчастную сотку. Он и с покупателями так же обойдётся. Факт! Почему нет? Обманул меня — обманет и других. Так что хватит… Завтра спрошу у Милы насчёт полов. Как туда устроиться. Не выйдет — ещё что-нибудь придумаю. Я обязательно успею. У меня есть ещё два месяца. Мамин день рождения — в июле.

***

— Кстати, у тебя вышла отличная серия, — замечает Юлия Антоновна, вручая мне классный журнал. — «Изнанка города». Так, кажется?

Я не сразу понимаю, о чём она. А когда понимаю — раздуваюсь от гордости. В школе устроили фотовыставку, чтобы мы поделились работами. Снимки повесили на первом этаже — между раздевалкой и столовой. Посреди бесконечных селфи, собачек, кошечек и закатов висит и моя «Изнанка города».

— Да. Я в сентябре снимала.

— Хорошо получилось.

— А о чём вы думали, когда смотрели на эти фотографии?

Юлия Антоновна отвечает не сразу. Протирает очки, касается дужкой рта.

— Знаешь эти строки: «Ржавеет золото и истлевает сталь…»

— Не-а. Это про реакцию окисления?

— Про время, которое никого не щадит, — говорит она нараспев. — Всему приходит конец: и вещам, и людям. Но остаётся что-то вечное. Что-то неподвластное годам.

Ого! Я смотрю на Юлию Антоновну во все глаза:

— Вы так рассуждаете… Как поэтесса! Вам бы стихи писать!

— А я писала. В юности.

— Почему же вы учите химии?

— А почему ты хочешь быть ветеринаром, а не фотографом? У тебя талант, Катя.

Как ей объяснить — если я сама не знаю? Не уверена, что поступаю правильно? Что важнее: талант или желание? Не факт, что я буду крутым фотографом: таланта недостаточно. И вообще — я не верю в призвание. Призвание значит, что выбора нет и всё решено за меня. А животные — их я выбрала сама. Не потому, что этим увлекались мама или папа. Не из-за подружек или престижности. Я решила сама.

— У меня ещё есть время передумать.

— Со временем время бежит всё быстрее.

Я усмехаюсь:

— Буду надеяться, что я его обгоню!

Не знаю, как насчёт меня, но бабушку время уже настигло. Поймало в беспощадные сети. И теперь она — как старый дом, сколько его ни подкрашивай снаружи, — понемногу рассыпается.

— Пойдём кушать.

Бабушка усаживается на стул. Я разогреваю суп.

— Наташенька, почему ты не на учёбе?

— Уроки кончились. — Ставлю перед ней тарелку. — Вот — твоя любимая ложка. Ешь.

— Как дела в школе?

Зайчикова ставит мне одни пятёрки. И Ольга Ивановна. И все остальные. В этом году я буду круглой отличницей. Юлия Антоновна почти на каждой консультации замечает, что голова у меня варит. А я готова из кожи выпрыгнуть, лишь бы она меня похвалила. Потому что она попусту не болтает. Если говорит, что я молодец, — значит, так и есть.

— Хорошо. Пятёрки получаю.

— Я всегда знала, что ты умница, Наташенька. Всё у тебя получится.

Бабушка хлюпает супом, как вдруг замирает. Смотрит на меня с недоверием:

— Где мои туфли, Наташа?

— Что?

— Мои туфли. Жёлтые. Я танцевала в них с твоим отцом. Он тогда впервые повёл меня на танцы. Играла музыка. Он подарил мне хризантемы. Красные. Пятнадцать хризантем. Было лето. Жарко. Такой красивый вечер.

— Не знаю.

— Ты врёшь. Вы все врёте. Вы украли мои туфли. Зачем вам они? Верните их мне!

Бабушка поднимается, открывает шкаф и начинает перебирать полотенца.

— Ты хочешь, чтобы я умерла. Вы все хотите, чтобы я умерла.

Я закусываю губу. Пора бы уже привыкнуть, но я не могу.

За что она так со мной? Почему меня не помнит? Как будто умерла, только не умирая. Ей не становится лучше — только хуже. Она пыталась уйти из дома. Она едва не затопила соседей. Она прячет деньги под матрас и думает, что мы её обворовываем. А теперь ещё и говорит такое… Почему? За что?

Возвращается мама с полными пакетами. Помогаю переложить продукты в холодильник. Она видит моё заплаканное лицо и ничего не спрашивает. А что тут спрашивать: и так всё ясно.

— Мы могли бы нанимать сиделку.

— Наверно, это слишком дорого, — бурчу я.

— Если на пару часов в день — то не очень.

— Ничего. Сами справимся.

— Мы уже не справляемся. — Мама вздыхает. — Я не позволю тебе жертвовать уроками и экзаменами. Это важнее всего.

— Может, есть и другие варианты…

— Есть.

Я вскидываю голову. Мама режет помидоры. Убирает запястьем волосы со лба:

— Не знала, как тебе лучше сказать… что-то вроде новости…

— Ты хочешь сбагрить бабушку в дом престарелых?!

— Нет. — Мама откладывает нож. — Хотя это не самый плохой вариант.

— Не самый? Это всё равно что выбросить на улицу! Мы же её родные!

Нас прерывает бабушка. Она незаметно подошла ко мне. Тянет за рукав:

— Наташа… Я совсем голодная… Почему ты меня не кормишь?

Я теряю дар речи. Неужели она не помнит? Всего-то полчаса прошло!

— И почему у нас дома чужая женщина? — шепчет бабушка мне на ухо, но так громко, что слышат, наверно, даже соседи. Мама каменеет.

— Давай я включу тебе кино, — говорю я бабушке. — Хочешь что-нибудь посмотреть?

— «Иронию судьбы»! — сразу отзывается она.

Я нахожу ей фильм и возвращаюсь на кухню.

— Если я потеряю память, — глухо говорит мама, вытирая лицо полотенцем, — отдай меня в интернат. Не хочу быть обузой. Не хочу, чтобы ты тратила на меня жизнь.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно.

— Но это будет значит, что мне на тебя плевать!

— Нет. Это будет значит, что мне не плевать на тебя.

— Давай о чём-нибудь другом поговорим, — отвечаю я хмуро. — Что там за новость?

— Ну…

Мама мнётся, и меня всё больше охватывает нетерпение и страх.

— Что-то случилось? Ты больна? Говори же!

— Дмитрий Владимирович предложил к нему переехать.

— Всем вместе?

— Конечно. Вчетвером будет легче.

Вот так неожиданность.

— И что ты ему ответила?

— Что посоветуюсь с тобой.

— Серьёзно? Тебе важно, что я думаю?

— Конечно, важно.

— Я думаю… — говорю я медленно и вижу, как меж её бровями возникает складка, — я думаю… думаю, как мы будем жить все вместе? Ещё и с пятью собаками?

— Наверно, это не особенно отличается от жизни с четырьмя собаками?

Мама улыбается. И я улыбаюсь ей в ответ.

Перед сном я смотрю на огни ночного города и думаю, что всё будет хорошо. Ведь «всё будет хорошо» — это не обещание, а надежда. А я не хочу терять надежду.